Петр Павленко - Избранные киносценарии 1949—1950 гг.
Хмельницкий — грузный, здоровый человек, из рабочих, с большими руками, в которых перо кажется былинкой, углублен в работу.
— Василий Васильевич, — шепчет секретарша, — Василий Васильевич!
— Скройся! — мрачно отвечает он басом, не отрываясь от работы.
— Василий Васильевич!
— Скройся, говорю тебе!
Не скроюсь… Орденом нас наградили!
— Что?
— Орденом Трудового Красного Знамени.
Хмельницкий, подпрыгнув, выскакивает на середину комнаты. Секретарша пробует скрыться за дверь, но он, схватив ее за руку, возвращает в кабинет.
— Кто сказал?
— В «Правде» напечатано.
— Где «Правда»?
— Да вы же никогда не читаете ее здесь, я посылаю вам на квартиру, — лепечет Лидия Николаевна, то и дело поправляя свои локоны, а Хмельницкий продолжает держать девушку за руку.
В кабинет директора врывается группа рабочих с возгласами «ура!». Впереди заслуженный сталевар Ермилов и комсорг Томашевич.
Е р м и л о в. Слыхал?
Х м е л ь н и ц к и й. Давай газету!
Т о м а ш е в и ч. Смотрите!
Х м е л ь н и ц к и й (читает газету). «Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении…»
Е р м и л о в (перебивает). Алеше Иванову — орден Ленина, тебе, Васильич, тоже. А мне «Знак».
Раздаются возгласы рабочих:
— Поздравляем!.. Поздравляем директора!
Х м е л ь н и ц к и й. Ну, поздравляю.
Раздаются радостные крики:
— Качать директора!
— Ура!
Хмельницкого на руках с радостными возгласами выносят из кабинета.
Алексей Иванов с товарищами выходит из цеха, к нему навстречу бежит группа рабочих. Его поздравляют, аплодируют, преподносят букет цветов.
На заводском дворе собрались сталевары. Хмельницкий стоит среди массы ликующих рабочих мартеновского цеха.
Х м е л ь н и ц к и й. Только теперь работать надо еще лучше. (Увидел старого рабочего, подходит к нему.) А, Николай Порфирьевич, поздравляю, очень рад за вас.
Хмельницкого окружает группа ребят с Наташей Румянцевой.
Р е б я т а (хором). Поздравляем вас, Василий Васильевич!
Х м е л ь н и ц к и й. Это что же, экскурсия?
Н а т а ш а. Да.
Х м е л ь н и ц к и й. Молодец, молодец, учительница! Вот тебе еще нагрузка, Наталья Васильевна, приходи сегодня в клуб и будешь делать доклад о товарище Иванове.
Н а т а ш а. Как же так, Василий Васильевич? А я же о нем ничего не знаю.
Х м е л ь н и ц к и й. Ничего, ничего, зайди к его мамаше, она тебе многое расскажет.
И не успела Наташа вымолвить слова, как Хмельницкий уже скрылся в толпе рабочих. Наташа стоит, устремив взгляд вперед.
Живописный рабочий поселок. Тихие тенистые улицы. Маленькие домики с палисадниками.
Наташа Румянцева идет, окруженная школьниками. Они поют хором.
Из калитки выходит Иванов в светлом костюме и в шляпе, отлично выбритый.
— Вы не знаете, где дом Ивановых? — спрашивает его Наташа.
— Вот этот самый, — равнодушно отвечает молодой человек, не обращая никакого внимания на учительницу и удаляясь быстрыми шагами.
Ребята удивлены:
— Да это ж и был Иванов, Наталья Васильевна. Не узнали?
Наташа входит во двор. Ребята остаются ждать ее у калитки. Они вынимают из карманов бабки, и начинается игра. Лохматый черный пес Леньки Гурова принимает деятельное участие в игре мальчиков.
Сени. Навстречу Наташе выходит пожилая женщина.
— Простите, здесь живет товарищ Алексей Иванов?
— Да, только что вышел. Разве не встретили?.. Алеша! — зовет она. — Алеша!
Смущенная Наташа удерживает ее:
— Не нужно, не нужно! Мне удобнее, собственно говоря, с вами.
Ребята глядят в щели забора на то, что происходит во дворе.
Мать Иванова и Наташа сидят под цветущей черемухой, вестницей русской весны. Старуха рассказывает:
— Мы спокон веков сталевары: и муж покойный был сталеваром, и батюшка мой тем же делом всю жизнь занимался, и деды наши, и прадеды. Поначалу на Урале фамилия наша жила, а потом сюда перебрались, при Сталине, как бы сказать, приглашены были делу пример показать, потому как мы люди не простые, девушка. Мы люди знатные, себе цену всегда знали. Алешенька, конечно, всех дедов своих перегнал, в большой почет вышел. Про себя он мне иной раз говорит: — «Я, — говорит, — мама, сталинец». И правда, сталинец, ничего не боится, ему препятствий нету. Строптивый такой парень получился, дай ему бог счастья. Любознательный был мальчонка, до всего тянулся. Часы приметит или там гармонь — сейчас в руки загребет, давай разбирать.
Ребята слушают, прильнув к забору. Бабки забыты. Все их внимание приковано к рассказу матери Иванова.
Наташа говорит:
— Вы все мне чудесно рассказали, Антонина Ивановна, кроме одного: когда он родился?
— Ох, матушка ты моя, красавица, — говорит Антонина Ивановна, — забыла я. Ну, да он у меня государственного рождения человек. Двадцать пятого октября, по старому стилю, тысяча девятьсот семнадцатого года — вот когда родился. Покойный мой муж, бывало, говорил: «Ты, мать, вроде как крейсер «Аврора» — по старому режиму сыном вдарила». И то — вдарила! Экий сын! Правда, что снаряд — все на свете пробьет.
Дети удивленно шепчутся у забора:
— Кто это «Аврора» — она, что ли?
— Да не она, а вроде… это сравнение.
— Сам ты сравнение! Она же старуха, а не крейсер…
— Вот я как дам по уху, будешь знать, кто «Аврора»!
И затевается шумная возня, быстро переходящая в потасовку. Кто-то стукнулся спиной о забор. Забор зашатался. Закричали в несколько голосов:
— Подначку нельзя! Я Наталью Васильевну позову… Наталья Васильевна, Ленька рогаткой бьется!.. Наталья Васильевна!
Наташа Румянцева прощается у ворот с матерью Иванова.
— Приходите вечером в клуб, — приглашает Наташа.
— Приду, приду, красавица, — говорит старуха, — послушаю твой рассказ.
Большой клуб переполнен. В президиуме Хмельницкий, Ермилов, инженеры, среди рабочих в партере Иванов. Пот льет с него ручьем. Рядом с ним товарищи — Костя Зайченко и Томашевич.
Наташа стоит у трибуны. Она докладывает, волнуясь:
— Все наше — и сталь, которую мы варим, и машины, которые строятся из этой стали. Я счастлива, что живу в такое замечательное время и что в первых рядах моего поколения идут люди, подобные Алексею Иванову.
Аплодисменты.
Иванов разглядывает Румянцеву. Ему не верится, что она может сказать что-нибудь толковое.
Костя Зайченко, аплодируя, толкает Алексея в бок:
— Хорошего, Лешка, себе агитатора нашел.
Тот смущенно откашливается:
— Чорт ее знает, чего несет…
Слышен голос Наташи:
— На его глазах создавалась наша страна. Вместе с нею мужал и крепнул характер Иванова…
И мы пробегаем глазами по залу, по лицам сидящих.
Вот в первом ряду Антонина Ивановна, мать Иванова, рядом с ней другие матери и отцы, старики-сталевары с медалями и орденами на груди.
А дальше безусая молодежь, юноши и девушки, тоже с медалями и значками отличников, и совсем юнцы, фабзавучники, будущие мастера стали.
Все народ крепкий, сильный, веселый.
Взгляд Иванова неотступно и восторженно следит за Наташей.
Зайченко толкает Томашевича в бок, обращая его внимание на Иванова.
И Томашевич шепчет Алексею на ухо:
— Ты где же с ней успел познакомиться?
— Да я даже и не знаком.
— Откуда она о тебе знает? И любознательный, и часы починил, и то, и се…
— Шут ее знает. Я не знаком.
— Не ври. А я думал, что мы одни с Костей Зайченко по ней страдаем; оказывается, и ты нашего полку, брат.
— Да отстань ты! — морщится Иванов, но взгляд его не может оторваться от Румянцевой.
Зайченко огорченно шепчет Томашевичу:
— Пропал наш с тобой концерт, Витя! Слыхал, как она о нем? И герой, и человек будущего…
— Погоди, Костя, вот как ты споешь, а я сыграю новую вещь, она и о нас так говорить станет. Ей-богу! А это ж она по обязанности, общественная нагрузка!
Румянцева продолжает:
— Я очень волнуюсь, потому что никогда не произносила речей, и я думаю, что вы тоже за меня волнуетесь. Я сейчас закончу. Вот что я хочу сказать, товарищи… Кто привел нас к победам сегодняшнего дня? Кто открыл перед нами все возможности? Вы знаете, о ком я думаю. Но я сейчас вот что хочу сказать: для меня было бы величайшим счастьем увидать его и сказать ему, что я… но поскольку это невозможно… я просто скажу: да здравствует товарищ Сталин, породивший нас для великой и счастливой жизни!
Зал поднимается рукоплеща. Возгласы: «Да здравствует товарищ Сталин!», «Сталину — ура!»
Вестибюль клуба. Здесь очень оживленно. Появление Наташи Румянцевой, Зайченко и Томашевича встречается аплодисментами. Наташа, взволнованная выступлением, аплодисментами, говорит своим спутникам, как бы оправдываясь:
